— Меня только одно удивляет. Чего раньше не догадались, если это так просто.

— А вот это я как раз и спрашивал. У тех самых гостей.

— И?

Егор махнул рукой. Андрей покривился:

— Ну, понятно. Все в масштабах страны. Планетарно все, глобально. Про мелочь вроде нас кто же подумает…

И вот вышел Андрей в лучшие стрелки, так что чистить собственный автомат ему почти не приходилось. Ясное дело, нравилось это не всем; но едва коренастый челябинец по кличке Болт затеял разборку — налетели «одуванчики» и живо разъяснили: флотский штрафбат не в земле, на воде окопы копает. Отставить ржать! У воды есть второе агрегатное состояние, это лед. Где у нас много льда? Кто намек не понял, шаг вперед: вас ждет гостеприимный солнечный Таймыр!

Одуванчиками тут называли сержантов. На каждых восьмерых курсантов их приходилось двое. Каждую ночь двое-трое сержантов дежурили в расположении, и потому никакая параллельная власть мимо них в отряде образоваться не могла. Сержанты все были мужики-контрактники, чуть ли не тридцати лет. Многие женатые — а седые все. Кто по вискам, кто и полностью — в сочетании с короткой стрижкой смотрелись форменными серебристыми одуванчиками. Учили быстро и просто: после инструкций, написанных непонятно кем и для кого, четкие пояснения сержантов любую загадку превращали в удивительно красивую техническую находку… И ведь хотел Егор в авиаконструкторы, Кербером зачитывался — а теперь, получается, вместе с формой мечту казенную выдали?

Вокруг шеи свежий подворотничок, вокруг подворотничка воротник пятнистого кителя. Ниже кителя штаны, ниже штанов знаменитые сапоги. На флоте раньше ботинки выдавали — а теперь бери, что есть, да скажи спасибо за удачно найденный размер. В кирзовых набултыхался бы… Сапоги стоят на сером бетоне, да и вокруг бетон, только что лавка строгаными досками выстлана. Коридор гулкий, широкий — практически пустой. Желтые лакированные сиденья, да салатово-зеленые холодные шкафчики с личными номерами, да белые квадраты светильников на потолке. По левую руку в конце коридора стальная гермодверь — оттуда Егор вышел. По правую руку, в точно таком же конце коридора — точно такая же дверь, и над ней красный прямоугольник с буквами мерцает. «Не входить! Идет испытание!»

Туда Егору скоро идти.

Впрочем, он все еще может отказаться. Тут нарочно коридор пустой. Нет никого. Никто не осудит, не засмеет. Говорил капитан — девушки-канмусу могут уйти в любой момент, пока Позывной не получили. Для них этот чертов коридор долго тянется, мужикам хотя бы в этом проще… Решил — не сворачивай.

Егор потрогал письмо в кисете и вздохнул. Ответ писал пять раз. Комкал и тщательно рвал, на мелкие клочки. Вот уже и домой съездил, в первое увольнение. Алиска им гордилась, все три дня дальше полушага не отходила. И не остался, вернулся на базу — этим гордился уже сам Егор; он-то знал, до чего страшно шагнуть на ступеньки вагона… А вот письмо — так и не написал. Все записки мелкие, все отговорки занятостью — правда, гоняли тут плотно. Только это же не причина!

Заметил капитан Егоровы терзания, отозвал в сторонку и на два счета расколол. Покачал рыжей бородой: общая для мужчин проблема. Некоторым легче сделать, нежели сказать. А у некоторых весь пар в свисток. Из которых будешь? Так я и думал. Не можешь длинно, пиши коротко, лишь бы почаще. И не спросил, кому письмо; ну да Егору хоть об этом хватило ума промолчать.

Мама с папой, может, и плачут — а все равно согласились, что выбор был правильный. Не в том смысле, что выгодный или удачный — а в том, что любой другой был бы хуже. Теперь не расплескать бы этот выбор до самого конца, не опозориться бы… Никто, решительно никто! Не запрещает по сигналу пойти не направо — налево. Сейчас еще можно дать слабину. Никто тебя не увидит, никто тебя не осудит, никто не засмеется.

Разве что ты сам будешь чувствовать себя говном. Вот интересно, кто коридор этот Прямой Кишкой окрестил — отказник, выходит?

Красный транспарант замигал и погас. Егор напрягся.

Мечта или не мечта — а судьбу табельную получи, распишись, да не про… Не утрать по пути, потом же на склад сдавать.

Зеленый… Зеленый!!!

— Н-ну п-пошли…

* * *

— Пошли вниз, тут не Сиэтл.

— Еще пару минут, чистым воздухом подышать. Не беспокойся, флагман, ревун все услышат.

За отходящим конвоем — зеленый утюжок острова Оаху в низкой короне белых столбиков-айсбергов. Перед конвоем — небо синее, море бирюзовое и редкий по теперешним временам южный ветер.

— Вот хватает же им смелости ждать своей судьбы на клочке камня посреди океана!

Остров Оаху выдержал удар Ото-химе; остатки ее северной армии где-то сравнительно неподалеку, милях в сорока южнее, у верхушки вулкана Мауна-Кеа. Отброшенная армия все еще велика, больше любой местной стаи. Но занята покамест наказанием невиновных и награждением непричастных. Так что медицинские материалы вполне можно везти на Токио.

И вот конвой выходит.

Конвой состоит из единственного грузовика — «Фьярдвагена», и той же эскадры, что вела его в Сиэтл — все до единого корабли Тумана. Флагман — линкор «Нагато». В авангарде легкий крейсер «Носира» и два эсминца. В каждом дозоре принцип тот же: легкий крейсер и эсминцы. Справа «Яхаги» с эсминцем, слева «Сакаво» с эсминцем же, и в замыкании «Агано» — уже с двумя эсминцами, потопленный «Харукадзе» восстановили, пока конвой шел до Сиэтла и назад. Туманник восстановить несложно: ядро подобрать успели, а «серебряную пыль» в Гонолулу целый завод производит. Несколько дней в прохладной тишине громадного дока — и ядро вырастило вокруг себя новый эсминец, нисколько не хуже прежнего. А флагман тем временем заново рассчитала для него аватару. Так что «Харукадзе» бодро движется в замыкании конвоя, а его аватара машет рукой девушкам на палубе «Летящего Феникса».

Девушки не торопятся уходить с палубы.

— А прикинь, мы-то как раз и могли бы заниматься танководством!

— И перевернуться в танке нам не страшно.

— Точно! И каток «Пантеры» менять вполне по силам.

— Ага, и голой жопой в снег тоже?

— Зато у нас школоносец уже в наличии. Даже прямо так и называется.

Школоносец «Летящий Феникс» плавно занимает место в ордере. Под конвоем выстраиваются четыре подводные лодки. Девушки в форменках смотрят на счетчики взвеси — и понемногу, с очевидным сожалением, покидают палубу школоносца, уходя в герметичные отсеки с трижды очищенным воздухом.

— …А самое главное — это же игра. Проигрыш в ней ничего